WWW.ANARH.RU

КАРДИНАЛЬНЫЙ ТЕАТР ВЛАДИМИРА ЕПИФАНЦЕВА    Утиное мясо.    Мы сидим в детском кафе, кусаем цыплячьи ноги и разговариваем о каннибализме. О том, что правильное чувство к врагу это желание съесть его сырым, дымящимся, еще стонущим, хлебнуть его испуганной крови, как это делали амазонские карлики до прихода иезуитов, мять в руках ускользающие сквозь пальцы змеиные клубки внутренностей наказанного, ловить глазами последний обожающий взгляд свой жертвы, посланный уже с той стороны. Мы говорим о великих сериал-киллерах, о международных террористах, о жрецах запрещенных сект. О "народном театре", как его понимал главный для Епифанцева театральный авторитет Антонен Арто. О том, что настоящий "народный театр" это не только факельные шествия вокруг вязанок пылающей гуманистической макулатуры, но и танцующие в петлях на фонарях морской набережной тела тех, кто поделил жизнь, подстерегающую нас вокруг, на дисциплинарные зоны. Об антропологическом протесте. О восстании на "Ферме Энимал".    В новом спектакле Владимира Епифанцева "Утиная Охота" все будет по-другому. После нескольких вампиловских сцен (все мы помним это удушающее кино с Далем), пьеса будет продолжена в соответствии с изменившимися историческими реалиями. Прежде появлявшийся на сцене в качестве призрака-гиганта Дональд Дак собственной персоной, по-утиному насилует жену главного героя, собравшегося-таки на охоту, да опешившего от аморального зрелища супружеской измены. Дак методично, изощренно и ритуально убивает почти всех антропоморфных героев, не мстя за своих, скорее проверяя личные исследовательские предположения. Дальше начинается утиная вакханалия под сенью американских флажков. Все, кто хотя бы немного знаком с многочисленными проектами Епифанцева, уже догадались, что сценарий не обошелся без вмешательства известного конспиролога и критика Олега Шишкина, недавно порадовавшего своей книгой "Битва за Гималаи" всех любителей оккультных тайн внутри НКВД.    ТВ не для всех.    Мир буквальных подобий, неизменно встречаемый нами на голубом экране, может быть разрушен только радикальной режиссурой и соответствующими, нездешними, символическими сюжетами, действительно превращающими телевизионное впечатление в нечто, без труда отличимое от человеческой обыденности.    Четвертый час мы с Владимиром находимся за монтажным пультом. Наша цель – пропагандистский сюжет о революции 68-ого года в Париже. Голосом не похороненного комиссара, все родные которого давно наложили на себя руки, я читаю свой текст об уличных столкновениях и настенных граффити в условиях нервно-паралитической цивилизации. "Ничего подобного в России никогда не было" – после каждого моего абзаца добавляет Епифанцев голосом диктора партизанского радио, глушимого всеми известными властями и способами. Я слежу, как он работает, убыстряя движения уличных прохожих, врезая в ролик долисекундные вспышки из своих любимых видеофильмов-катастроф, почти не улавливаемые ухом обычного налогоплательщика вскрики потусторонних бестий, кадры падающего в атлантический океан раскаленного астероида и режущих паркет скользящих ногтей. Без сомнения, передо мной человек, переросший свой телевизионный профессионализм и относящийся к нему, как к отягощающему дух обстоятельству. Профессиональная работа с изображением в таком случае не исчезает, а именно преодолевается, и чуткий зритель получает возможность вместе с режиссером испытать удовольствие от перешагивания через еще один обманывающий "закон".     Когда я учился в ГИТИСе у Фоменко, то никогда не ленился участвовать в капустниках – делится Владимир, отвлекаясь от монитора. Мы решаем вставить в наш сюжет хронику стрельбищ на тайном полигоне Э.Т.А, хотя они здесь и не при чем, вместо фотографии подростка-маоиста, утопленного полицейскими в Сене, идет портрет Епифанцева-школьника. Сюжет появится в первом же "Музобозе" с володиным участием и вызовет публичную истерику Кушинашвили, навсегда оставшуюся на пленке. В той же передаче будет и автобиографический клип, с запоминающимся словом "шпицрутены", сообщающий, что Владимир ни кто иной, как сын исполнителя главной роли фильма "Угрюм-река" и до того, как заняться театром, работал на заводе в родном Сергиевом Посаде, увлекался постановочной фотографией на тему бытовых убийств, недавно ставил "Струю Крови", "Сатана идет на работу" и "Забастовку на текстильной фабрике", а сейчас собственноручно обустраивает здание личного храма кардинального искусства. Подтверждая сказанное, "новый" Епифанцев, напоминающий фото бритоголового Андрея Платонова времен расцвета сталинского стиля, бил кувалдой, бросал бревно и скрипел тяжелыми стальными воротами.    После "Деконструктора" и "Дремы" (поздняя ночь на шестом канале) у него сложился узнаваемый телевизионный стиль, однозначно определенный поклонниками как "вервольфовский" т.е. содержащий в себе вопиющую конечность самих зрителей. В "Культиваторе" к пластике и стилю ведения прибавились телесериалы нового типа (сюжеты Шишкина в представлении не нуждаются): говорящая овчарка Бригитта в облике сладострастной птушницы преследует бросившего ее хозяина-дембеля и с криком "мама" перекусывает ему горло; абориген-проводник заводит геологов в безвозвратный район и, рассказывая им легенды о хозяине тайги, устанавливает в геологической партии поистине полпотовское правление, недовольные ученые убивают хозяина, но он встает со дна реки, чтобы забрать свою гитару и всех замочить. Последний сценарий наглядно иллюстрирует фрейдистскую версию происхождения патриархального монотеизма т.е. религии убитого всеми "отца", взыскующего свою долю не смотря на собственную смерть. Помню, такая расшифровка очень заинтриговала Епифанцева и мы, отгоняя откуда-то взявшихся в центре лужковского парадиза черных аистов (из церетелиевского зоопарка сбежали?), долго беседовали об опасных ошибках психоанализа в деле расшифровки индоевропейских символов.    Народный театр.    На его спектаклях задаешься фундаментальными вопросами. Зачем человек играет? Затем, что игра это произвол. Играющий своим жестом воплощает волю к необязательному, ничем не обусловленному. Даже играя раба, человек становится господином т.е. субъектом. Игра как попытка ритуала т.е. уподобления божеству. Для атеистов такая акция имеет особый смысл: играя человеком же и созданное божество ты терапевтически возвращаешься к самому корню невроза, породившего религию, избавляешься от этой травмы и отменяешь претензии клерикалов на духовный абсолютизм.     Ритуал в жизни каждого необходим как избавление от проклятой части, от избытка витальной силы, подаренного нам просто так, из солнечной роскоши. В самом же пространстве ритуала как священнодействия субъект полностью манифестирует свое действительное представление о бытии, наконец-то выражает то невербальное сообщение, которое никогда бы по-другому не уместилось в его словах, сообщение, всегда прерываемое самим языком .    Дом без адреса, спрятанный в двойном дворе бывшего департамента через реку от Кремля, помещение, которое Епифанцев делит с арт-геноссе Тегиным и группой "Север", есть самый настоящий сквот т.е. место, захваченное людьми без оглядки на власть и использованное ими по своему усмотрению.    Первый же спектакль кардинального театра "Ромео и Джульетта" доставляет настоящее т.е. физическое удовольствие, а физическое удовольствие это как раз та часть ритуала, которую невозможно игнорировать. Лично мне отношения героев напомнили роман знаменитых Яна Брейди и Миры Хиндли. Кто не помнит, это двое помешанных на нацистской одежде влюбленных-могильщиков, они крали детей в Манчестере и закапывали их в окрестных болотах. В их холодильнике полиция нашла коллекцию отпиленных голов, некоторые мордочки, с наложенным "под Барби" гримом, предназначались парочкой, как выяснило следствие, для взаимных оральных ласк.    Садомазохистские сцены затянуты ровно настолько, чтобы вызвать у зала желание спасти Джульетту, но не допустить беспорядка в зрительских рядах. Ромео, решенный в амплуа любимых зверобогов режиссера -- Кинг-Конга и Годзиллы, является из темноты с безглазым черепом кавказского барана на плечах вместо человечьей головы, под музыку Андре Генёна. Джулетта, решенная в образе семитской красавицы-недотроги, идеальной жертвы, напоминает не столько о холокосте, сколько о самых веселых и неортодоксальных кварталах ночного Тель-Авива. Объясняясь, Ромео берет ее руку и погружает по запястье в кипящий заварной чайник. Вся речь героя заранее записана и идет с пульта, а он, медиатор, только медленно, телесно сопротивляясь, не желая так скоро умереть, открывает рот и стоически выдает сказанные слова за собственные. В финале с черного глянцевого неба на влюбленных льются литры черной глянцевой венчальной крови. Никаких истерик, матершины, кривых цитат, эрегированных фиг в кармане и прочей гнусности, свойственной театральным либералам. Ритуал выдержан в величественном катастрофическом стиле. Свет, звук, и пара обреченных, пожираемых безымянной страстью.    "Было еще очень сыро" -- комментирует Епифанцев дебют своего театра – "вот сейчас мы двигаемся и выглядим как настоящие роботы". Симптоматичный комплимент. "Как роботы". Принцип режиссера Епифанцева: самопревращение тела актера в механическую куклу, играть нужно не персонажа, но личного гения, агента судьбы, вселяющегося в посторонний ему двуногий объект, того, кто властной лапой повернет все твои ручки, если ты осмелишься впустить его в себя. Именно зрелище такой "роботизации", отказа от человеческого фактора ради обретения сверхчеловеческих возможностей, и обеспечивает пресловутый "гипноз" епифанцевских постановок.    "Маяковский -- Ray of Darkness in the Omnious Kingdom of the Ligt". Шоу выдержано в обстановке черного иррационального большевизма ( большевизм в данном случае это форма воли к власти, травматичнее всего выказавшая себя в нашей национальной памяти). В чудотворно ужасающих толщах звука сражающийся поэт командует парадом собственных демонов. Его вдохновляет нежная и беспощадная валькирия революции. Самые социальные стихи Маяковского, вышвыриваемые в зал как проклятия, звучат будто только что сочиненные.    В день поминовения Корнелио Кодряну, на фоне контрастного портрета капитана Железной Гвардии, соседствующего с фотографией Ленина, навечно прищурившегося над "Вооруженным Народом", при свете легионерского факела, Андрей Богданов (куратор сайта "Новое Сопротивление") читал воспоминания Эволы о тревожной проницательности и социальном стоицизме румынского лидера.    Под звуки, производимые ди-джеем, попавшим под впечатление эволаистского текста, началось действие, составленное Епифанцевым из самых эротически напряженных и некорректных отрывков "Дрем". В вермахтовской каске Владимир хлестал невидимого врага невидимой плетью, а его партнерша с большим кухонным ножом подкрадывалась к солдату, воплощая, как и положено в нордическом священнодействии, женскую, диссолирующую обязанность.     Непременная тема всех епифанцевских трагедий – благородная обреченность мужского принципа, воздвигнутого, как скала, в предательском океане женского хаоса случайных желаний. Нередко определяя его эстетику как садомазохистскую, критики игнорируют сам смысл проблемы: удовольствие в с\м, самом театральном "извращении", достигается не за счет боли или страха, но за счет возможности играющих иносказательно выразить правду о господствующих социальных отношениях. Общество классовой иерархии не может не быть садо-мазохистским, весь "кайф" стиля умещается только в обнаружении неравенства, в своебразной "критике поведением". В обычных, не игровых условиях, такое обнаружение немедленно привело бы любого из нас к экзистенциальному столкновению с системой.    Ведьмы и диско.    Московские власти в очередной раз обрезали тепло, опечатали и заварили двери Епифанцевской "фабрики", впрочем, его это мало смущает, продолжая репетировать свою "Утиную Охоту" в другом месте, физически подготовленный ко многому, Владимир входит к себе через окно и обещает нам новый сезон игры с внешней и внутренней тенью. Первой постановкой в двухтысячном году станут "Ведьмы для Макбета". Второй – "Страдания молодых танцоров диско" -- спектакль о том, как провинциальные ребята начала 80-ых в лосинах и жабо, с утра до вечера танцуют, чтобы поехать в Москву на конкурс танцоров диско. Вместо Москвы на них обрушивается потолок Дома Культуры. Растроганные земляки ставят танцорам памятник на главной площади городка. И когда включается музыка, случается чудо: бронзовые фигуры начинают танцевать свой "фирменный" номер на зло всем смертям. Если вы не находите в своей судьбе ничего общего с такими героями, скорее всего вы опасны для общества и пригодились бы Епифанцеву для кастинга. Остальным я очень советую пока оставаться в зале. Алексей Цветков