| WWW.ANARH.RU |
|
| WWW.ANARH.RU |
|
|
ЖОРЖ СОРЕЛЬ Ничего невозможно понять в глубинной психологии поведения, если всерьез верить, что душа хоть в какой-то степени подобна механическому двигателю, подчиняющемуся постижимому закону, обусловленному природой. Действуя, мы всегда вызываем к жизни иной, обгоняющий реальность, мир, сутью которого и является движение, вызванное нашей волей. В этом наша неотменяемая свобода. Порой, эти иные миры уходят из отдельного человека вместе с иссякающей волей, не оставаясь даже в памяти. Но если воля просыпается в массах, если искра общей страсти воспламеняет многих, в истории возникают бессмертные социальные мифы. Стремление к славе, воспетое Ренаном, не существовало бы там, где нет бессмертных мифов, полный набор которых сам является веером вариаций на тему одного мифа — мифа о бессмертии. Однако в разные века разные вариации обосновываются в умах, движущих социальную судьбу. Афинский гражданин и спартанец, легионер рима или солдат современной освободительной войны в своем стремлении к славе обращались к разным системам вдохновляющих образов. Ренан жалуется, что "стремление к славе скомпромитировано узким взглядом на историю, возобладавшим в наши дни. Никто не пробует действовать с позиций вечных. Все хотят наслаждаться славой, добиваться и пользоваться ей при жизни, а не после смерти, в пространстве, о котором повествует миф".По-моему, узкий взгляд на историю скорее следствие, чем причина. Следствие прогрессирующего ослабления героического мифа, довольно влиятельного еще в начале 19-ого века. Стремление к посмертной славе, сверхличностная ответственность улетучиваются из интеллектуального обихода только после того, как выцветает миф о страдающих и побеждающих героях. Можно сколько угодно разговаривать и писать о восстании, не провоцируя никаких революционных движений или хотя бы судорог, потому что в данный момент отсутствует миф, воспринимаемый массами. Таким мифом могла бы стать всеобщая забастовка, ненавистная той части социалистов, которые боятся революции и успешно умещаются в рамках царящего вокруг социального убожества. Они используют все свое образование и весь свой ужас, чтобы подорвать доверие народа к подготовке революции, высмеивают идею всеобщей забастовки, которая одна только и может качественно изменить социальный расклад, как утопию и это им в межреволюционные периоды удается. Действительно, трудно назвать исторический миф, начисто лишенный хотя бы капли утопии.Мифы сегодняшнего дня, распространенные в народе, не просто позволяют понять причины общественной активности, не просто метафорически описывают ситуацию глазами большинства, но и выражают волю этого большинства к изменениям. Утопия же, начиная с Мора, это чисто лабораторная модель теоретиков-интеллектуалов, которые, взвешивая и расчленяя факты, пытаются эмпирически распознать пользу и вред, содержащиеся в них. Утопия это неразбирающаяся конструкция, возникшая из воображаемых сопоставлений, пытающаяся охранить нас от еще не случившихся бед, конструкция, претендующая стать законодательницей будущего. Конструкция утопии хочет управлять нашими умами в направлении предсказуемых реформ, трансформирующих систему, тогда как наш миф зовет людей к бою, к столкновению с противником. Не удивительно столь большое колличество профессиональных утопистов, которым довольно легко удалось стать удачливыми государственными деятелями. В отличии от утопии, миф невозможно опровергнуть, ведь в своем происхождении он есть результат опыта группы, он есть выражение этого, передающегося в будущее, опыта на динамичном символическом языке и потому он не разложим на части. Утопия же, напротив, представляет собой законченный проект-структуру. Можно сравнивать ее механику с предшествующими историческими коллизиями и таким образом оценить шанс реализации утопии. Утопию можно опровергнуть, продемонстрировав, например, что экономическая модель, предлагаемая утопистами, противоречит нуждам современного, стремящегося к развитию, производства. Либеральная экономика — один из нагляднейших примеров утопии из тех, которые можно вспомнить. Общество, сведенное к торговым типам, управляемое "самым совершенным" законам конкуренции. Сегодня очевидно, что такое общество создать нелегче, чем идеальный полис Платона, однако многие министры, мои современники, всем обязаны своим усилиям по насильственному внедрению этого плана в жизнь и законодательство. Пожалуй впервые, перед нами утопия, свободная от мифа.История французской демократии демонстрирует сложное соединение утопий и мифов. Теории, вдохновлявшие авторов конституций, по которым мы живем, сегодня очевидно несбыточны. Теперь критики не признают за ними даже статуса идеала, стремление к которому среди законодателей, судей и исполнителей гарантировало прежде людям некую, пусть жалкую, но все же толику справедливости. Однако, с утопией, с самого начала был сплавлен миф борьбы против Старого Строя и его агентов. Этот миф поддерживался массами и потому публичные опровержения либеральных утопий того времени не находили должного социального отлика. Так миф спасал утопию, с которой он состоял во временном гражданском браке.Долгое время социализм оставался только утопией. Марксисты изменили эту ситуацию. Социализм стал подготовкой масс, занятых в большой промышленности и желающих свергнуть государство и отменить собственность. Отныне неважно, как люди будут существовать до прихода будущего избавления, все усилия сводятся к революционному обучению пролетариата. К несчастью, у Маркса перед глазами не было самых обыденных для нас сегодня фактов. Мы могли наблюдать глобальные экономические конфликты и по массштабу и по характеру и знаем лучше Маркса, что такое забастовки. Миф всеобщей забастовки прочно укоренился в миллионах голов. У нас есть своя апологетика насилия, которая выстрадана нами в социальных битвах и мы дополняем ей учение Маркса, а не просто приспосабливаем его, как довольно долго поступали неудачливые ученики.Утопия почти полностью исчезает из социализма, ибо больше не надо стараться организовывать труд, с этим справляется развитый капитализм. Всеобщая забастовка узурпирует те чувства, которые задействовались у предыдущих поколений для прогресса самой промышленности, нынешнее, новое обучение пролетариата это обучение революционное. Мифы застрахованы от опровержений, что и позволяет многим считать социализм чем-то вроде религии. Точно так же, поражая многих, религиозные убеждения долгое время не зависели от критики. Поэтому считается, что все, претендующее быть выше науки, является религией. Христианство сегодня стремится оставить свой средневековый догматизм в прошлом и стать чем-то, служащим моральному преобразованию, доходящему до самой глубины сердца. Это позволяет найти новую аналогию между религией и революционным социализмом, готовящим и перестраивающим индивида, творящим человека заново, согласно новому плану. Учение Бергсона показывает, что не одна лишь религия касается глубин сознания, революционный миф занимается тем же. Аргументы Ива Гийо против социализма, который он называет всего лишь новой религией основаны на непонимании и невежестве в области новой психологии масс. Ренан не мог понять, как социалисты могут быть выше уныния и пессимизма. "После каждого нудачного опыта они начинают снова: не готовы к решению сейчас, решим позже. Им не приходит в голову, что решения не существует и в этом их сила". Картина, нарисованная Ренаном, поверхностна. Он видит в социализме прежде всего утопию и не понимает как может сохраняться доверие при столь многочисленных неудачных экспериментах. Но рука об руку с утопиями всегда шли мифы, привлекавшие трудящихся к восстанию. Долгое время эти мифы основывались на легендах о революции. С того момента, как миф всеобщей забастовки господствует в среде рабочих, не было еще периода, чтобы социалисты пользовались большим доверием, чем сейчас. Неудача не может быть аргументом против социализма, поскольку она является уроком, репетицией. Неудача происходит потому, что обучение было недостаточным. Неудача требует от нас большего мужества, настойчивости и доверия, чем раньше. Практическая деятельность научила рабочих тому, что путем терпеливого обучения можно стать не только настоящим специалистом, но и истинным революционером. Мифы обязательно содержат в себе детали, которые реально проявятся в будущей истории. Даже если допустить, что ничто из мифов не осуществится, как это было с катастрофой, ожидаемой первыми христианами, разве в обыденной жизни мы не привыкли признавать, что действительность сильно отличается от мечты, которая нас вдохновляла? Тем не менее это не мешает людям принимать решения, исходя из мечты. Мифы это условие действия в настоящем. Дискуссия о том, как применить их к истории лишена смысла. Важна целостность, законченность мифа, управляющего нами, а вовсе не отдельные детали, выразительно подчеркивающие те или иные наши намерения. Нет смысла рассуждать об инциндентах предстоящей гражданской войны или о новых конфликтах, которые могут возникнуть вслед за победой пролетариата. Даже если активисты ошибаются, исходя из вымышленной картины всеобщей забастовки, эта картина будет первоочередным элементом революционной подготовки, придающим силу всему делу, ибо миф всеобщей забастовки выражает все намерения социализма, придает его идеям ту очевидность, добиться которой иначе просто невозможно. Чтобы понять значение всеобщей забастовки, нужно забыть все дискуссии между политиками, социологами и учеными-экспериментаторами. Можно уступить противникам и маловерам всю их критику, не умаляя значение самого критикуемого тезиса. Не важно, будет ли всеобщая забастовка частичной реальностью или только продуктом воображения народа. Вопрос в том, содержится ли в ней мечта пролетариата, изложить которую призвана социальная наука? Чтобы отвечать на подобные вопросы, не обязательно научно планировать будущее и придаваться высоким измышлениям в области философии, истории и экономики. Гораздо вернее оперировать фактами, наблюдаемыми из окна, распрашивать людей, ведущих реальную революционную работу в пролетарской среде, тех, кто выдвинулся из самой этой среды, но отнюдь не торопится стать буржуазией и забить себе голову ее корпоративными предрассудками, держащимися на штыках и недоразумениях. Такие активисты могут ошибаться во многих теоретических вопросах и все же их мнение, их свидетельство и вывод являются последним словом, решающей позицией в истории, потому что именно это мнение господствует в среде производящих классов, именно это свидетельство является для трудящихся доказательством необходимости изменений, именно этот вывод синтезирует в массовом сознании рефлексию, воображение и интуицию в общем пространстве мифа.Благодаря таким активистам мы знаем, что всеобщая забастовка это миф, целиком заключающий в себе социализм как систему образов, инстинктивно вызывающий чувства, необходимые для ведения войны, которую социализм объявил современному обществу. В процессе своих исследований я заметил одну вещь, кажущуюся мне столь элементарной, что я решил отдельно на ней не останавливаться: люди, участвующие в больших социалистических движениях, представляют свою деятельность в виде батальных образов, выражают свою биографию и свои планы в категориях, принятых на фронте и именно это гарантирует им победу. Знание мифов многое дает историку: всеобщая забастовка профсоюзов и катастрофическая революция Маркса являются мифами. Можно вспомнить движущие людьми мифы раннего христианства, Реформы, Революции, заговорщиков-мадзинистов. Бесполезно расчленять эти системы образов, они не поддаются анализу, их следует воспринимать целиком, как движущие историю силы, и тем более смешно сравнивать свершившиеся факты с предшествовавшими мифическими желаниями. Еще один наглядный пример: католики никогда не отчаивались в периоды самых тяжелых испытаний, потому что видели историю Церкви как арену непрерывной войны между Сатаной и христианской иерархией. Все новые и новые трудности для них всего лишь эпизоды войны, ведущие к конечному торжеству христианства. Говоря "миф", я держу в руках волшебную вещь, позволяющую мне отказаться от споров с людьми, подвергающими всеобщую забастовку детальной критике и собирающими факты против ее практического осуществления. В ответ одни говорят мне, что мифы подходят только для примитивных обществ и невежественных слоев, а другие утверждают, будто я назначил в движущие силы мечтания, вроде тех, которые Ренан считал полезной заменой религий. Третьи утверждали, что мой "миф" послужит вечной уловкой пролетарского адвоката, софизмом интеллектуала, намеренным искажением революционных надежд. Если бы они были правы, то ни я, ни мои товарищи никогда не добились бы никакого успеха. Чтобы развязать руки, нужно избавить историю от контроля философов-позитивистов. Читая Ренана, часто поражаешься, насколько путы модной философии мешают ему чувствовать истинный смысл событий. Его личная интуиция почти всегда достойна восхищения, однако, философский хомут, в который он запряг историю, его попытки рассуждать, исходя из научного мнения своих современников, вызывают жалость. Жертва, в которую превращали свою жизнь наполеоновские солдаты, чтобы приобщиться к вневременной эпопее и жить в немеркнущих лучах Франции, прекрасно сознавая, что каждый из них останется всего лишь незаметным статистом. Поразительное благородство, свойственное завоевавшим пол мира римлянам, остававшимся в условиях вызывающего неравенства. Приоритет славы, утвержденный Грецией, благодаря которому производился отбор из всей огромной толпы внешне однородного человечества и каждый, продолжавший динамику жизни, получал нездешнее вознаграждение. Вот вещи, которых не может объяснить современная позитивистская философия. Она же отсылает нас к описанному в первой главе Иеремии высшему чувству глубинной грусти, с которым праведный человек созерцает разрушения империй, к состраданию, которое вызывает в сердце "разумного" вид народов, трудящихся впустую, жертв чьего-то высокомерия. Согласно Ренану, Греция не знала этих чувств и, мне кажется, не стоит ее за это жалеть. Впрочем, он сам делает комплимент римлянам, когда вспоминает, что и они действовали, следуя правилам еврейского интеллекта: "Они работают, изнуряют себя для пустоты, для пожирающего огня". Наверное это так, если не считать, что вознаграждением за трудя является сама история. Религия особо раздражает интеллектула, потому что он не умеет объяснить ее без поисков исторического смысла. У Ренана по этому поводу встречаются довольно удивительные высказывания: "Религия — это необходимая ложь. Самые действенные средства пускать пыль в глаза должны использоваться в отношении такой глупой и ошибочно созданной расы, как человеческая, которая если и признает истину, то никогда не из-за здравого смысла. Потому-то она и нуждается в альтернативном". Страстным католикам, которые так долго и успешно боролись против революционных традиций, светская философия тщетно старалась доказать с помощью лучших правил критики, что миф воинствующей Церкви не соответстсует моделям, установленным самыми образованными авторами, но ничто не смогло их убедить. Похожим образом, возражения, которые адресует философ революционным мифам, окажут влияние только на людей, которые счастливы найти предлог, чтобы расстаться со своим активным статусом и быть революционерами только на словах. Многие, замкнутые в общепринятом благоразумии, люди возражают против мифа всеобщей забастовки, ибо он может откладываться вечно. Сторонники современного мира хотели бы удержать общество на привязи прежних воззрений, когда мораль подчинена механическому ходу общественных дел, а образцовая добродетель помещена на место золотой середины между общественной реальностью и абстрактной моралью. Социализм в такой ситуации, как учение, полностью законченное на словах, легко подчиняется этой золотой середине, однако на пути такой операции, как баррикада, располагается миф всеобщей забастовки, ибо он предполагает безусловную и полноценную революцию. Лучшее в современном созании это мука бесконечного, именно она не позволяет людям заснуть. Если вы не из числа тех, кто считает удачными словесные приемы обмана читателя, то вы не осудите меня за столь величественное значение, которое я придал мифу, питающему социализм историческим смыслом и легитимностью. Многие из моих критиков не спорили бы с моим пониманием мифа, если бы мифы не имели столь глобальных и далеко идущих исторических последствий. литературный перевод Алексея Цветкова |