Мутный монолог Дмитрия Пименова по поводу собственного творчества и всего прочего веселого
В принципе, до 1997 года "Мутьреволюция" была просто набором заметок. Единственная законченная глава, напечатанная в первом "Радеке", - это "Электрические показания". Я писал роман, записывая его из вороха кусков. Кстати, очень сильно помог Толик Осмоловский. Пока у меня не было компьютера, я все записывал просто на куски бумаги, и Толик их все перебрал, набрал, и потом я их уже просто вставлял в тот или иной файл...
Говорить о том, что мне когда-то очень сильно нравилось... Сюрреалистические романы двадцатых годов. Бретон. Лотреамон... Есть много писателей, которые мне симпатичны. Я читаю мало, но мне достаточно было посмотреть, чтобы понять, что это хороший писатель и отложить книгу, чтобы открывать и смотреть потом. Первый раз я читал ее лет в семнадцать, - полностью не прочел - и только спустя много лет у меня оказалась вся книга целиком. Я просматривал ее и в одном необычном состоянии прочел всю, но еще до этого сразу понял, что книга хорошая.
Последние несколько лет я читаю мало. Редко, но метко. Не удержусь от невольной рекламы: в основном это книги издательства "Гилея". Романы конца нашего века - с совершенно дикой композицией: то длинные куски, то короткие, то скорость, то медленность. Были очень хорошие детективы, когда они только появились, переводные, глянцевые. Чейз мне в свое время очень нравился. У меня очень четкий критерий есть - болит голова от плохой литературы.
Фантастика бывает хорошая - хотя редко - все дело в принципиальной новизне. К сожалению, сегодняшняя фантастика, в большинстве своем, - это передвинутый в будущее Уолл-Стрит, Бродвей, Гарлем. Ничего не меняется. Это значит, что в том времени, которое наступит через тысячу лет, все будет тем же самым - тот же капитализм, та же идеология, те же отношения между людьми. Ведь любая семантика, любая тема - это же все текст: отношения между людьми, биология, описание состояний или рассказывание историй, - они же завязаны с идеологией. Нынешний капитализм, - он сидит в "Поэтике" Аристотеля.
Фантастам не надо решать никакую проблему - они просто передвигают современное общество в будущее и описывают его в этой идеологии. Они не нуждаются в том, чтобы писать по-новому. Все целиком в области идеологии... Осмоловский говорит, что я - реинкарнация Хлебникова, Введенского. То есть только через реинкарнацию они повлияли на меня...
Да, я пытался проникать во всякие закрытые учреждения, вести собственную разведку: набирался опыта. Когда описываешь какую-то житейскую ситуацию, - в тот момент, когда ты это записываешь, - возникает интрига языка: как в синопсисе написано: что "Муть", как роман, не имеет финала, но зато история заканчивается победой Максима, то есть проблема рассказывания какой-то квазидетективной истории становится текстовой проблемой. Текст сам начинает развивать этот квазидетектив, и развивать его в себе. Реальные события, по сути, не развиваются, не доходят до финала, до хэппи энда или трагического конца, а текст - он должен кончиться.
То есть, если ты написал небольшой эпизод, - пусть даже о реальной жизни - ты обязан его продолжить уже по законам текста. Та реальная ситуация, о которой ты пишешь - ее начинает волочь текст, то есть, если она записана, она становится иным объектом, и она уже должна завершаться по законам текста. Все начинается с открытой, голимой реальности - просто описываешь своим стилем, переворачивая немного слова, какую-то ситуацию: воображаемую, реальную, - а дальше уже есть закон, как есть закон жанра в обычных массовых детективах, в беллетристике. Этот закон жанра не написан в книгах, он написан уже в тебе, в подсознании - ты стильничаешь, условно говоря, и ты этот закон тоже переворачиваешь.
Когда ты пишешь, не принимая позы, принимая ее только в виде стиля, в виде расстановки слов в предложении, то потом переходишь к тому, что текст начинает заставлять тебя позировать по отношению к себе: то есть начинаешь с позирования по отношению к ситуации, а затем уже начинаешь позировать по отношению к себе, к своему письму. Вот только что ты написал этот текст - и сразу же начинаешь позировать по отношению к нему, потом опять врывается реальность, и ты описываешь ее. Всегда возникает попытка этот процесс уравновесить.
Сюжет есть, но он именно есть на этом трясущемся коромысле весов: жизни текста и жизни реальной истории. То есть можно грубо считать, что в обычных детективах есть истории, потому что они так впечатываются в мозг, эти тексты обычных детективов, что действительно кажется, что это истории: мы уже забываем, что это текстовые объекты, соответственно, здесь есть один костяк: как человек с двумя позвоночниками - идеал древнеегипетских жрецов. Есть сюжетная линия, есть текстовая линия, и они склеиваются; и когда в конце полная какофония, то там уже идет победа текста, финал, хэппи энд детектива...
Проблема рассказывания историй - это отдельный детектив. Ты рассказываешь детективную историю и понимаешь, что такая проблема есть, что он тебя заставляет себя рассказывать, а это значит, что рассказывание истории может стать отдельным детективом. И это может стать проблемой совсем не такой, как у некоторых французских текстов "нового романа", когда проблема становится какой-то такой интеллектуальной, надуманной проблемой, - а тут ты с пистолетом, с секретным заданием, с опасностью, и одновременно рассказываешь историю. У тебя две опасности: опасность реальная и опасность того что ты сам от первого лица рассказываешь истории. Они переплетаются, связываются - это не литературно, это жизненно. Ты, когда живешь, тоже рассказываешь какую-то историю...
Когда ты хочешь записать реальную ситуацию - в этом есть твоя личная насущная проблема. То есть литература - это образ жизни. Есть огромная мифология литературы: поэт, авангардистский писатель, модернистский писатель - это мифологические, сделанные фигуры. Ты коррелируешь себя с внешним миром, с мифом, идеологией - так же и в литературе она есть, без этого нельзя быть, и соответственно так же как деньги или общественное положение - это для некоторых людей является проблемой. Ты, когда пишешь, ты решаешь эту проблему для себя. Именно когда ты пишешь, не когда ты пристраиваешь или продюссируешь свои произведения: именно когда пишешь...
Афоризм, он, условно говоря, вообще от Бога, присылается в готовом виде. Сейчас я понимаю, что это ответ нормальному детективу. Это тяжелая проблема: если бы я мог создавать обычные глянцевые книжки, писать их по десять в год и зарабатывать деньги - было бы хорошо, но вот поскольку я этого не могу - я этому нормальному детективу говорю: "если бы мне было что сказать, я бы замолчал навеки". Хорошая мина при плохой игре. Я предпринял во второй части книжки попытку создавать легально нарративные тексты: "Куколки и земля", или "Бог и несколько любовных историй в 1985 году". И это было удачно, но пока не повторяется.
Третий роман, который я сейчас пишу, - там уже читатель решит, насколько он легален. Там есть отсылки к "Blur" и "Pulp" - это та музыка которую я считаю музыкой сегодняшнего дня. Своего поколения. В этой музыке я вижу некую непостомодернистскую иронию к действительно тому прошлому, которое было романтичным.
"Проза альтернативной жизни" - это решение своих проблем. У меня есть проблема, и я могу ее решить только литературой, и чем проблема больше, сильней, тем значительней становится литературное произведение по размеру, и возникает та или иная степень легальности стиля. Вот "Куколки" - это решение конкретной проблемы. Раскрываю секрет, который меня опозорит: я был совершенно подсевший на сериал "Секретные материалы", я буквально ставил себе будильник, чтобы не пропустить фильм, бежал из гостей домой, чтобы его посмотреть, и я хотел решить эту проблему, и я ее решил: я написал этот рассказ и меня фактически перестал интересовать этот сериал.
"Бог и несколько любовных историй" - это тоже решение проблемы. В детстве - мне было лет пятнадцать - я наткнулся на один рассказик: тогда была такая мода - девушки переписывали в тетрадках рассказы. Я начал читать один рассказ и не дочитал. Там было такое начало: кто-то в парке плачет, и девушка, которая дала мне этот рассказик, сказала мне, что у той, кто плачет, убили парня и так далее. Я очень сильно запомнил этот эпизод и решил ввести его в "Бог и несколько любовных историй".
У меня почти всегда готовы куски: я их записываю - описывается реальная ситуация - а дальше идет само письмо, которое, кажется, доставляет удовольствие. Я иногда потом задумываюсь: вот этот кусок, вот этот текст, вот этот роман, который сейчас я перечитываю, такое же удовольствие он мне доставляет как тогда, когда я писал? И я не могу вспомнить, радовался я тогда или нет. Такое двойственное отношение - потому что пока ты проблему не решил, это тебя немного напрягает. Это может сравниться со схемой секса у Фрейда или Райха, когда напряжение снимается. Например, когда ты пытаешься что-то вспомнить, что было с тобой, ты так или иначе попадаешь уже в готовую ячеичку. Я не помню, доставляет ли мне это радость или нет. Вроде, да...
На мой взгляд, главная проблема в создании больших литературных произведений - это волюнтаристские решения, то есть эта проблема возникает часто. Суть ее в том, что это самая большая затрата времени. У тебя есть кусок, и он провисает, когда уже не хватает ни реальной ситуации, ни позирования к тексту, и большую часть времени ты тратишь на то, что думаешь: надо принять решение, вот здесь такой переход, здесь такая связь - они могут быть самыми разными. Но главный момент - в том, что ты принимаешь решение - так, по моему, создается настоящий авангард. Ну сейчас нет этого слова - можно назвать по-другому: революционное произведение. Ты принимаешь решение как Хрущев. Слово "волюнтаризм" - я его с детства знаю. Про Хрущева говорили, что он занимался волюнтаризмом, принимал решения. Кукуруза - это волюнтаризм, у меня это спайки в "Мути". Конец в виде оглавления - это тоже волюнтаризм, так же, как Хрущевская кукуруза.
Во второй половине дня сижу помногу, фигачу тексты, а бывает что много дней вообще ничего не пишу. И только изредка, для чистой совести, думаю над ними. Когда ничего не пишешь - самая главная работа происходит: те самые волюнтаристские решения по связкам, сцепкам и переходам - они появляются именно вот когда ничего не пишешь...
Идеальный читатель, который меня порадует, - это тот, который сначала будет смотреть, выхватывая какие-то куски, фразы, и после этого у него возникнет интерес прочесть все подряд. Хотя это вопрос личных психопатологий: например, я всегда читаю насквозь, с самого начала до конца - я не люблю просматривать. И не люблю пропускать что-то, это какая-то вбитая с детства пунктуальность...
Настоящий поэт - тот, кто вызывает вдохновение. В тысячи раз больший поэт тот, кто вызывает вдохновение, чем тот, кто его испытывает. Я ожидаю читателя, который вдохновится, который сам начнет выдавать тексты. Упрощением только кастрируешь, надо усложнять. Читатель должен достраивать книгу и переводить ее на язык жизни. Во всей прозе есть поэзия. Конкретная поэзия. Мне кажется, что моя поэзия более лабораторная штука. Нас окружает легальный нарратив - поэзия нас не окружает. Реагировать надо на нарратив, на прозу, которая вокруг.
Ставшее достаточно банальным в альтернативной среде утверждение, что сумасшедшие лучше нормальных. Читал Райха, и он научно, понятно объясняет, что сумасшедший лучше нормального. Это не какое-то банальное поэтическое выражение: все научно и доступно, он объясняет, почему и чем. И мне бы хотелось, чтобы идеальный читатель, чтобы человек понял, что сумасшедшие лучше. Мне бы хотелось литературно доказать, что сумасшедшие действительно лучше потому, что паранойя против порядка - ППП. И она может разрушить этот мир, и проблема, которая стоит - особенно в "Мути" - это проблема рассказывания историй, в случае, если за тобой гонятся, стреляют.
Образ сумасшедшего разведчика напряжен с двух сторон: с одной стороны, за ним гонятся, стреляют, с другой стороны - он не контролирует свою историю: ни события, ни историю. И мне кажется, что проблема борца в современном мире, помимо того, что он решает чисто стратегические военные задачи, это то, что современный боец еще должен решать проблемы своего внутреннего нарратива, своей истории, и это сносит "крышу", но и является выходом, потому что со смещенной крышей ты решаешь свои проблемы: и те, и другие, и своей истории, и своих событий.
